Чем больше верил он в любовь Девки, тем больше хотел ее, этой любви, предельности хотел, абсолюта, хотел чтоб стала она Божеством, убивающим сомнения души и подлое ресонтименто плоти.
Он хотел ее любви и затем, чтоб вытерпеть, вынести наконец, полюбить самого себя, и Подлинными Собой осуществиться.
И не будь этого всего, он занимался бы с ней таким же механическим полуживотным сексом, как делала это она, да как и все почти простейшие.
А он к ней столько всего чувствовал! Он трепетал. Изнывал истощенно и уже почти изысканно. Блаженствовал униженно.
Но вот что было странно, и как-бы не из этой истории - Димочкино отношение ко мне.
Ибо ко мне он больше чувствовал. Глубже. Архитепическим нутром притягивал его что-ли мой образ. И любил сильнее. И трепетал. И изнывал. И блаженствовал, правдо тайно, осторожненько, и как бы в паралельной какой-то реальности. И все было круче, интенсивней, и была обволакивающая увлекающая магия и утонченная экзистенция, та экзистенция, что пронзает все Подлинное и Невозможное.
А еще все было круче и потому , что ничего не было (между нами). (Никогда.) (И не будет.) Это простые очень вещи. И важные. Очень.
Я с Димочкой общалась вежливо. Безразлично. Корректно. Иногда взаправду (когда рассказывала про себя, про Идею Себя и Уничтожение ). Я с ним не кокетничала. Была при нем беспола, более чем с другими. Я не мучила его даже. Лишь одергивалась, когда он случайно (либо сознательно) касался меня ,краем даже, одежды.
Вот эта близость его тела, просто близость, без эротической даже подоплеки, она виделась мне чем-то неприятным, склизко-насекомым и просто абсурдным. Ею я брезговала , несколько паталогично даже, для аппатичной, обособленной экзистенциальной еще- девочки, замыслившей себя как Идеологический Механизм, и ставшей им впоследствии. Не в этой книжке. Слишком простенькой для Меня-Идеи. И , конечно, намеренно простенькой.
Через пару лет Посмеев умер. Говорят, связался с бандитами, наобещал им невесть чего спьяну, в экстазе метафизического понта, да забыл обо всем.
А они пришли через месяц: "За базар отвечай!"
Посмеев выпучил глаза , как если-бы спросил : "Охуели?! " Но так, культурненько очень, как бы всерьез, но в глубине души. Совсем в глубине.
Бандиты отрезали ему член и вставили в растерянный рот: "Отсоси!"
Посмеев задохулся.
Тем временем, Девка, нимфоманка, кстати, вцепилась в Димочку смертельной уже, ведьмаческой, грубовато-тяжеловесной хваткой. Всасывалась поцелуями и высасывала остатки души. Всасывалась разговорами в мозг, выпивая сознание, от чего Димочка был немного нетрезв, и забывал большие куски прошлого, или просто слова забывал.
Реальность теряла цельность, он был в словно в психоделическом делирии. "С явлениями деперсонализации" - сказал бы врач , усомнившись в диагнозе "шизофрения".
А вот Девка не усомнилась, и так и записала в своей Тетрадке, когда утомленный, потерянный любовник отказал ей вдруг (впервые) в соитии. Он устал от цепких, страстных ее касаний, устал жить в эрогенной Интерзоне.
А Девка заменила Тетрадь на пишущую машинку.
"Слишком много совпадении" - подумал Димочка:
"Я ее Голый Завтрак. Она сыграет со мной в Вильгельма Теля и все будет кончено."
С Вильгельмом он ошибся, а в остальном предчувствия его не подвели. Ибо в Москве вскоре появился Тараканий Порошок.
Димочка хотел бежать от Девки, но не смог. И дело было не в силе воли. Просто наступали дикие, темные времена.
И примитивнейшая черная магия работала в полную мощь, без ограничений.
Димочка озверел от такого насилия, сути которого он не мог постигнуть. Ему стали снится сны о временах инквизиции. И он был инквизитор, и убивал ведьм.
