Артюр Рембо показал, что и во Франции поэт может быть больше чем поэтом. Он стал предпринимателем.
Герарду Реве было некуда деться от того, чтобы стать католиком. Он слишком много пил, бездельничал и мастурбировал – и при этом не желал становиться социалистом.
Гюстав Флобер был исключительно полезным для меня писателем: я обменял двухтомник его сочинений на двухтомник Ницше – редкую в ту пору вещь.
Платон написал, что всех афинской философии мы обязаны прекрасным афинским юношам, вдохновлявшим философа. Глядя на современных юношей, понимаешь, почему наши философы придумали «тело без органов».
Чтобы не говорил Уайльд о своих кельтских корнях, он оставался настоящим англичанином. Достаточно прислушаться к его голосу, доносящемуся из бездны (de profundis) и услышишь, как любовные признания он чередует со сверкой счетов и подсчетом ресторанных убытков.
Утопив в реке свои интимные дневники, Анри де Монтерлан помахал нам перед носом доказательством своего утверждения о том, что его жизнь куда роскошнее его творчества. Теперь, читая его, улавливаешь роскошь между строк и даже между слов. Остроумный ход – мобилизовать все читательские способности.
Вечный нонконформист Эрнст Юнгер смог воспротиворечить самому противоречию: иначе как бы он смог стать немецким эстетом, величайшим нордическим эстетом.
Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за томик стихов Ханса Йоста.
Ницше родился в Германии, но ницшеанство – в Венеции и Генуе.
Фридрих Георг Юнгер пеняет Ницше за непочтительное обращение со змеёй в одной из глав «Заратустры». Выбирая между любимым мыслителем и любимым животным, вставать на сторону последнего – это свидетельство мудрости.
О том, что русская литература началась с выстрела Дантеса, кажется, уже говорили (французы всегда благотворно влияли на нее). И, все-таки, к чести русской литературы: хорошо, что она на нем не закончилась!
На вопрос «быть или быть?» Алина Витухновская ответила вопросом: «Как избежать обоих состояний?». Что ж, тем самым она, по крайней мере, смогла избежать основного вопроса экзистенции.