О НОВОЙ КНИГЕ АЛИНЫ ВИТУХНОВСКОЙ
"ПОСЛЕДНЯЯ СТАРУХА-ПРОЦЕНТЩИЦА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ"
«Видимое увидено
до самых последних мест.»
Мне предложили написать отзыв на рукопись Алины Витухновской. И я взялась. И вовсе не потому, что у Витухновской трудная судьба. Судьбой меня не проймёшь, когда дело касается поэзии. В периодике мне уже встречались стихи этого автора. И я поняла, что Витухновская — поэт.
Это, как теперь говорят, — «Другая литература». Какой, мягко выражаясь, непродуманный термин! На русском языке есть только одна литература — русская. А вот истинные писатели — все «другие». Пушкин другой по отношению к Карамзину. Гоголь — по отношению к Пушкину. Достоевский — по отношению к Гоголю и т.п.
Рукопись Алины Витухновской называется «Последняя старуха-процентщица русской литературы». Первая половина книги написана прозой, вторая — стихами, продлевающими, развивающими, комментирующими прозу.
Читаю сразу тремя глазами: глазами издателя, читателя и профессионала-стихотворца.
Глаза издателя не цепляются за название первого стихотворения.
«Как все мы, посмотри, зацепенели». Глаза издателя давно расцепенели, видят: книгу надо издать немедленно. Антиутопия. Судьба автора. Мода на чернуху. Книга разойдется.
Но цепенеют и глаза читателя. Он уже прочел повесть, где
«Смотрел в глаза Правде, а там
ПУСТО
ПУСТО
ПУСТО.»
И еще читатель узнал, что слово «рыба» — «символ многого, а возможно, символ всего». А значит: правда и свобода и любовь, и вера — все то, что автор целомудренно опасается назвать в виду безысходной затасканности, видимо, очень дорогих автору понятий. И глаза читателя расширяются от ужаса: РЫБА! РЫБА РЫБА!, «ибо нет бесстрашия, а есть безумие и всяких глубин очевидность». И читателю делается дурно, его буквально тошнит, говоря словами автора: «стошнило изо рта и во все стороны». Но что для нас обнаруживается в этой блевотине? Волосы, оставшиеся от убиенных, умерщвлённые дети, мёртвые рыбы, мёртвые моря. Легче ли стало читателю от того, что его вытошнило? Да легче. В нём образовалось то пустое место, которое ещё не поздно заполнить состраданием, покаянием и пониманием, что есть добро. Добро — слово, избегаемое Витухновской, но легко подставляемое под «Рыбу».
Стихи читательский глаз мало отличает от прозы, ибо проза написана как стихи, а стихи как проза — с любовью к формулировочности, гротеску, парадоксу. Метафоры и сравнения редки и, может быть, в силу этого остро запоминаемы.
Теперь остается показать, что увидели глаза профессионала-стихотворца. Во-первых: глаза издателя ошиблись, — никакой чернухи, надоевшей до чёртиков, в прозе и в стихах Витухновской нет. Чернуха — это драма из рутины которой нет выхода. Литература чаще всего опирается на первую и вторую реальности жизни. Есть ещё третья реальность в искусстве — сон и эта реальность предостаточно освоена писателями. Но вот четвёртая реальность — галлюцинация, пожалуй, крайне редко вовлекается в литературу, особенно в русскую. Именно в этой реальности работает Витухновская. «Галлюцинация тоталитаризма» вскользь говорит она устами антигероя. Четвертая реальность и есть новизна видения мира, данная в гротескной повести и в стихах. Справьтесь у психиатров, спросите у тех, кто пережил галлюцинации. И вам ответят, что галлюцинирующий вовсе не знает, что он бредит, и что всё происходит не на самом деле. Галлюцинация, увы, — очень стойкая, преимущественно очень тяжелая реальность.
Главный герой, романтик-диссидент Инженерик во имя идеи Рыбы (читай свободы) сходит с ума: он убил свою мать, вырезал свои глаза, раскрошил их, растёр в порошок и рассыпал, инфицировав воду, и люди пили её и галлюцинировали: «Возопил Инженерик в отчаянии, беззвучность изнутри выплескивая, возопил и разрыдался от того, что понимание не выразимо, непередаваемо, народ в безумии тоталитаризма китайского пребывает, так как видит мир глазами Инженерика сквозь его галлюцинацию».
Стёртые в порошок глаза Инженерика — безумие, которое уже «за гранью безумия». Витухновская, как мне кажется, поэт «восполнения» и здесь она нова, т.е. другая. Как восполняют обычного лирического героя поэты не адекватные самим себе? Недобрые — стихами о добре, бессовестные в жизни — виноватятся и каются в стихах. Восполнение только что прочитанного мною автора — противоположное тем примерам, которые я здесь привела.
Я чувствую, уж позвольте мне чувствовать не будучи знакомой с Витухновской, что она человек добрый, ироничный в первую очередь по отношению к себе. А восполняет лирического героя разными проявлениями безумного безверья, восполняет Люцифером: «ТОГДА ОНИ СОЗДАЛИ СЕБЕ ЛОЖЬ И СМОТРЕЛИ В НЕЕ ГЛАЗАМИ ЛЖИ. А ОНА СМОТРЕЛА НА НИХ ГЛАЗАМИ ПРАВДЫ».
Разговор о стихотворчестве Витухновской конечно же надо начинать с главного — с музыки стиха.
«Я каменный, а прочие испуг.
Жизнь — дёрганье, икота, кашель, дрожь.
Жизнь — только то, что валится из рук.
А смерть — не оторвёшь.
Мы соки пьем из восковых фигур.
Слова ушли. Никто не знаменит.
Слов больше нет. Остался только гул.
И ухо без лица. И в нём звенит.»
Такое впечатление, будто берёшь аккорд и быстро отрываешь пальцы от клавиш, чтоб снова и снова повторить такой музыкальный жест, точнее формальный. Эту музыкальную форму создаёт не один лишь перечень «Жизнь — дёрганье, икота, кашель, дрожь.», но и немалое количество односложных слов и резкая пунктуация.
Прочитав стихотворения «Рыбий яр», «Китайский ресторан», я ещё раз убедилась в незаурядном даровании автора, и в том, что чаще всего автор пользуется четвёртой реальностью. Поневоле вспоминается кузьминское «Покойники смешалися с живыми».
О многих стихотворениях Витухновской хочется говорить более подробно. Но тогда это будет не краткий отзыв, а литературоведческий анализ. Например, трудно пройти мимо таких строк, где некий живомёртвый рыбочеловек умоляет с того света:
«Я готов разжевать себя, в рот положить.
Вы за труд проглотить не сочтите.»
Это уже мольба быть понятым. И я понимаю. И замолкаю в ожидании выхода в свет новой книги Алины Витухновской.
Инна Лиснянская
