Меня всегда страшила мысль о том, что нечто — навсегда. Продекларировать и легализовать нечто навсегда — фактически быть впаяным в смерть, иметь с нею (смертью) какие-то инфернальные бюрократическо-договорные отношения, обещать будто бы что-то некоему некроростовщику с обратной стороны бытия, этакому всепоглощающему черту.
И страшна в этой обреченности, в этой парно-бинарной механике прежде всего добровольность. Как будто ты отдаешь самое себя, свое естество на пропитание матричной утробушке, не своей уже лжизни, некой сущности, пусть и с лицом и телом красавицы (или красавца). А бывает, что и не красавицы (красавца) вовсе, а кого-то средненького, да унылого, настолько невзрачного — просто до порнографического неприличия. Видится мне в этом полурелигиозное какое-то отчаяние, латентный мазохизм, безобразное самоотречение.
Алина Витухновская
